И даже небо было нашим - Паоло Джордано
В тот день Джулиана тоже осталась ждать снаружи. Возможно, она уже простилась с Берном, еще до моего приезда, – я так и не спросила ее об этом. Моим проводником снова был Юрген. В этот раз я двигалась увереннее, чем накануне, и добралась до дальнего конца пещеры вдвое быстрее. Снова уселась на плоскую скалу в этой небывалой исповедальне с гулким эхом и позвала Берна.
Откликнулся он только на третий или четвертый раз, когда сердце у меня уже замерло от ужаса. Голос звучал глуше и дальше, чем вчера, словно за ночь он погрузился еще глубже в ледяную воронку, в которой, как мне представлялось, лежал среди кромешной тьмы.
Он не сразу произнес мое имя, сначала сказал:
– Здесь очень холодно.
Я спросила, не пробовал ли он пошевелить ногой или встать, но он не ответил, словно у него была гораздо более важная тема для разговора.
– Это не то приключение, которого я хотел, Тереза. Я хотел приключения с тобой.
На самом деле эти слова произнес не Берн. Берна там больше не было. За него говорил какой-то призрак, эхо его голоса, застрявшее в ловушке из льда и черного камня.
Потом несколько секунд был слышен только серебристый звон капель. И наконец Берн крикнул:
– Прости! – И это было последнее слово, которое он произнес, последний звук, которому удалось зацепиться за вершину скалы, пронестись сквозь расселину и долететь до меня. Словно он продержался всю ночь и все утро ради того, чтобы издать этот единственный крик.
После этого я звала и звала его, не знаю, сколько времени это длилось, пока рядом не появился свет фонаря, направленный мне прямо в глаза, и две руки, которые подхватили меня сзади, сомкнулись, и Юрген не понятно как, может быть волоком, извлек меня наружу, где мир продолжал существовать.
Джулиане удалось добиться от Юргена, чтобы экскурсии в пещеру, запланированные наутро, отменили, но был пик летнего сезона, и после полудня жизнь должна была вернуться в привычную колею. В три часа появилась группа из десяти человек, они гуськом прошли через лавовое поле, каждый в каске и с сапогами под мышкой. Сказали ли им, что в пещере кто-то застрял? И сейчас этот «кто-то» умирает?
Джулиана была рядом со мной, пока проводник объяснял им, как вести себя в пещере, повторял те же инструкции, которые я слышала вчера. Мне казалось, он украдкой наблюдает за мной, на случай, если я поведу себя неподобающе. Но я только подошла к проводнику, когда он закончил объяснения, и спросила, могу ли снова зайти в пещеру вместе с группой. Тут вмешался Юрген, он вел себя со мной мягко, но решительно. В пещеру зайдет его помощник и позовет Берна. Если тот ответит, меня проведут туда еще раз, чтобы я могла поговорить с ним.
Прошел час, а мне показалось, что еще больше. Я взяла веточку, окунула ее в ручеек, вырыла на дне ямку. Когда на вершине металлической лестницы появился проводник, – он спустился последним, пропустив вперед группу обессилевших, но сияющих от радости туристов, – то обратился не ко мне, а к Юргену. Он покачал головой, и я поняла, что Берн не откликнулся.
Мы вернулись к трейлерам и к джипу. Я села на заднее сиденье. Всю дорогу во мне кипела злоба на туристов за их веселость, за то, с каким бесстыдством они передавали друг другу плитку шоколада и в конце концов предложили ее мне. Но в этом не было смысла. Не было смысла и в самих туристах, и в моем гневе. Ни в чем больше не было смысла. Джулиана сидела рядом со мной, но от ее присутствия легче не становилось.
У меня больше не было причин оставаться в Исландии, и все же я поменяла билет на самолет, а потом сделала это еще раз. И провела в квартире, откуда была видна безмятежная поверхность озера Мюватн, в общей сложности две недели. Несколько дней я звонила отцу и спрашивала, сможет ли он поехать на ферму и заняться там огородом и всем остальным. Я не могла сказать, где я и что случилось, но он понял, что это связано с Берном, – по тому, как я заплакала, негромко и неудержимо. Он обещал отправиться на ферму уже на следующий день. Сказал, что, когда приедет, спросит у меня, что нужно сделать.
Я не вернулась в пещеру. Каждое утро я одевалась так, будто намеревалась отправиться туда, добиралась до парковки, но когда начинали собираться туристы, молодые парочки, одержимые странами с суровым климатом, спелеологи-любители, толстые немки, которым явно не удалось бы даже протиснуться внутрь, решимость у меня пропадала. Я чувствовала себя чужой среди них. И тогда я подходила к Юргену или к другому дежурному проводнику и напоминала ему, чтобы он позвал Берна, когда будет в пещере. Спустя какое-то время мне даже не приходилось их упрашивать: они терпеливо заверяли меня, что непременно это сделают. Думаю, они достаточно скоро перестали это делать, перестали звать Берна, но я упорно цеплялась за мысль, что это не так, – мне больше ничего не оставалось.
Я еще не вполне понимала, насколько Юрген был осведомлен о недавнем прошлом Берна и Джулианы; но когда настал момент сообщить властям о кончине Берна, проводник словно бы забыл это сделать: как если бы чутье подсказывало ему, что человек, решившийся пробраться в запретные глубины пещеры, и существует, и в то же время не существует для всего остального мира. Как если бы чутье подсказывало ему, что судьба Берна не заботит никого, кроме меня.
Чтобы прожить каждый следующий день, я долго гуляла вокруг озера, утром в одну сторону, после полудня – в другую. Как правило, это были одинокие прогулки, но иногда Джулиана сопровождала меня. Она, по крайней мере отчасти, преодолела отчужденность, которую я чувствовала в ней первое время. Да и какой в этом сейчас был бы смысл? И какой смысл было мне и дальше испытывать к ней враждебность? Что нам с ней оставалось теперь делить,
